Тот котенок, что на подоконнике грелся и нежился
И игравшийся зайчиком солнечным вдруг
Повзрослел в один миг и по-дикому как-то наежился.
Он увидел в окне неотложку, а в ней его друг.

И теперь этот кот по окну дико скачет и мечется,
Его вопли не слышит никто за стеклом в суете.
А ему... А ему с человеком своим уж не встретиться,
А другие ему - совершенно по духу не те.

Голубой огонек на машине с крестом-полумесяцем,
Вой сирены на миг, а потом тишина-пустота.
Ну а рыжий из форточки - прыг на пожарную лестницу,
Спрыгнул вниз первый раз, хоть и было ему неспроста.

Посидел под дождем - никому совершенно не нужен,
И побрел не спеша в свой подъезд, где любимая дверь.
Он уснул крепким сном- с этим миром сейчас он не дружен,
Еще рана жива от кошачьих душевных потерь.

Для него человек был как Бог, ну а может и больше,
Так любил он всегда у него на коленях сидеть.
Поменялась судьба... Перспектива помоек? Похоже.
И бродячих собак, и людей злых нападки терпеть.

Третья осень прошла... Скинул листья стареющий тополь.
У подъезда сидит тот же рыжий, некормленый кот.
По ночам у него из души вырывается вопль,
И зовет ЧЕЛОВЕКА... Но спит равнодушный народ...

Ярослав Лапкевич

Я разогнал собак. Она еще Жила.

И крови не было заметно

Снаружи. Наклонившись, я сперва

Не разглядел, как страшно искалечен

Несчастный зверь. Лишь увидав глаза,

Похолодел от ужаса. (Слепит

Сиянье боли.) Диким напряженьем

Передних лап страдалица тащила

Раздробленное туловище, силясь

Отнять его у смерти. Из плаща

Носилки сделал я. Почти котенок,

Облезлая, вся в струпьях... На диване

Она беззвучно мучилась. А я

Метался и стонал. Мне было нечем

Ее убить. И потому слегка,

От нежности бессильной чуть не плача,

Я к жаркому затылку прикоснулся

И почесал за ушками. Глаза

Слепящие раскрылись изумленно,

И (господи! забуду ли когда?)

Звереныш замурлыкал. Неумело,

Пронзительно и хрипло. Замурлыкал

Впервые в жизни. И, рванувшись к ласке,

Забился в агонии.

Иногда

Мне кажется завидной эта смерть.

Александр Кочетков

Каждому из любимых и лучших, каждому изо всех тех, кто ушёл на Радугу, и кто уйдёт...

Там, в глубине в тебя глядящих глаз –
Покой, тревога, обожанья искра...
И вспомним мы потом ещё не раз,
О днях любви, что кончились так быстро.

О днях, что стали равными годам –
Где, в половодье нежности сердечной,
Казалось, будет рядом он всегда:
Нерасторжимо, радостно, навечно.

Но время чётко отмеряет путь –
И человеку каждому, и зверю.
Себя опять пытаясь обмануть,
В то, что случилось, всё ещё не верим...

Слова про девять жизней – лишь слова.
А правда – тишина пустынных комнат;
Ни покормить его и ни позвать,
Ни улыбнуться шалости знакомой...

На мягких лапках убегает прочь
Не просто зверь, а маленькое счастье.
Он рад бы горю нашему помочь –
Вот только это не в кошачьей власти.

Когда-нибудь он явится во сне,
Шершавым язычком слезу осушит
И что-то промурлычет в тишине...
Проживший с нами жизнь. Любимый. Лучший.

Дивана угол пуст. Того тепла
Уже не ощутить у изголовья.
Его душа по Радуге ушла,
Светя нечеловеческой любовью.

И только память сохраняет взгляд –
Единственный, родной, неповторимый.
Как обелиски – фотографий ряд.
А жизнь, по капле, в пустоту – и мимо.

Михаил Ларионов

Мне казалось - я бегу

Полем

На не чующих травы

Лапах.

Я не помню никакой

Боли,

Смерть была - один большой

Запах.

Помню небо -

Древний Кот многоликий.

Отряхнулся и пошёл,

Как по карте.

Не взаправду же ведь я - Дикий,

Чтоб смотреть, что там лежит

На асфальте.

А потом запахло мёдом и мятой,

Я в траву влетел по самые уши

И решил, что в новой жизни (девятой)

Буду тем же, кем и был, только лучше.

Был котёнком, в сказки не верил,

А потом забыл, как все забываем -

Здесь всегда распахнуты двери,

Это место называется Раем.

Рай кошачий, до последних окраин,

Благодать для тех, кто здесь поселился.

Но уж больно убивался хозяин -

Я чуть сразу же назад не родился.

Весь поникший от нахлынувшей скуки,

Брёл по Раю в поисках дома

И уткнулся в чьи-то тёплые руки,

Руки пахли странно знакомо.

Не запомнилось лицо и окраска -

Прятал морду в вороте платья.

Был покой и тихая ласка,

А потом нас встретили братья.

Было солнце (просто так, не в окошке)

Золотым, как рыбка на блюде.

И все были мы здесь - общие кошки,

А у нас, конечно, - общие люди.

Мы со взрослыми котами небрежно

Выходили в круг - померяться силой,

И мурлыкали мне кошки так нежно,

Потому что я большой и красивый.

Здесь тепло всегда, и чисто, и сухо,

Не бывает ни дождей, ни метели.

Раз порвал я, значит, Серому ухо -

Зажило, и пожалеть не успели.

Серый крут, он подох, видно, в драке.

Серой масти - аккурат мой братишка?

По ночам ему всё снятся собаки,

Он рычит на них во сне, но не слишком.

Мне же снится: я бегу

Полем.

Каждая травинка -

Резная...

Может, каждый выбирать

Волен?

Я всего лишь кот, я -

Не знаю...

Е Агафонова

Коты - не сдыхают, они - умирают.

Сдыхают - паскудные, жадные люди.

Не знаю дороги к кошачьему раю,

Но пусть он там будет! Пусть только он будет!

Пусть прыгают мягко кошачие лапки

По облачку тихого райского сада...

Кота я когда-то сгребала в охапку,

Сгоняла с колен и везла, куда надо,

Ругала за то, что взбирался на стол он,

Что прыгал под ноги, орал без причины..

И жизнь по сценарию длилась простому,

Где главные ценности не различимы.

Привязанность - то, что вязалось годами,

И преданность - то, что даётся бесплатно...

Мы предали что-то и что-то отдали.

И это - теперь не вернётся обратно. ...

Кошачие боги пусть стелят дороги

Под лапки, бегущие где-то по кручам.

Не лучше мы собственных кошек в итоге.

Поверьте, не лучше. Не лучше, не лучше.

Что - поздние слёзы и ветеринары,

Терзавшие где-то котейку за дверью!

Любовь, как и смерть, не даётся задаром.

Кошачая - тоже... Ты, доченька, верь мне.

Всё будет ещё! Но ТАКОГО - не будет...

Котейка уже не вернётся ОТТУДА.

Хоть кошки - не люди, а люди все - ЛЮДИ?

Мы - люди... И всё... Больше плакать не буду.

А Косогов

  Гением ада, исчадием зла

Чёрная кошка мне путь пресекла.

Эдак врасплох, вероломно и скоро,

Выскользнув, вынырнув из-за забора,

Мимо меня пронеслась, как стрела,

И преспокойно в траве залегла.

Смотрит, однако, с мольбой и тоской.

Я приближаюсь и глажу рукой

Бархат насыщенно-чёрного цвета.

Ах ты, моя дорогая примета!

Вправду тебя подослал Сатана,

Или же попросту ты голодна?

Светятся два изумрудных огня.

Злое пророчество - не про меня.

Нет, не приму за дурную примету

Это изящество, ласковость эту,

Эту доверчивость, эту мольбу -

Разве такое испортит судьбу?

Л.С.

Стук двух сердец (моё - кошачье,
Что уместилось рядом с ним),
Он ровен и спокоен. Значит,
Любимец шерстяной – любим.

Он тельцем маленьким согреет,
Прильнёт доверчиво к плечу…
Он успокоит, как сумеет.
Я нервы – кошками лечу.

Их проживало здесь немало
И было счастливо при том,
Здесь мебель мирно ободрало
Три поколения котов.

Бог с ними! Суета и бренность.
Потусторонний приняв вид,
Загадочны, как даль вселенной,
Как шёпот древних пирамид.

Как дар природы – твари эти.
Потом – с котом, известно, суп…
Но лишь животные и дети
Тоску животную спасут

О первозданном, быстротечном,
О том, что растеряли мы…
Купите кильку подопечным.
И защитите от зимы.

Ирина Гирлянова

Мне бы стать бездомным котёнком -
Чтоб, робея, в подъезд зайти,
Полосатой когтистой лапкой
Ночью в дверь твою поскрести.

Наклонишься: «Привет, малявка!
Чей? Откуда в такую тьму?»
Я прижмусь к тебе: «Мяу: Мяу!
Я к тебе, для тебя: я - твой!»

Ты промокшей пушистой шкурке
Нежных рук подаришь тепло,
Я глаза счастливо зажмурю
И мне станет тепло, светло.

Ткнусь в лицо коралловым носом
И, доверчиво в щёку сопя,
Я сотру с твоей кожи слёзы,
А из сердца - боль и печаль.

Я свернусь пушистым комочком,
Часовым на твоей груди -
Буду греть тебя мёрзлой ночью,
Охранять спокойные сны.

Заплачу без сомнений муки
Восемь жизней твоим богам,
Чтоб родные сильные руки
Мне шептали: тебя не отдам! 

Полина Михайличенко